Неточные совпадения
Сижу одна, работаю,
И
муж и оба деверя
Уехали с утра...
Когда же Левин внезапно
уехал, княгиня была рада и
с торжеством говорила
мужу: «видишь, я была права».
Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный
муж уехал вскоре
В свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
Там караулила Ольга Андрея, когда он
уезжал из дома по делам, и, завидя его, спускалась вниз, пробегала великолепный цветник, длинную тополевую аллею и бросалась на грудь к
мужу, всегда
с пылающими от радости щеками,
с блещущим взглядом, всегда
с одинаким жаром нетерпеливого счастья, несмотря на то, что уже пошел не первый и не второй год ее замужества.
В 1851 году я был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу
с письмом сына. Он был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет.
Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже
уехал на какую-то консультацию к больному.
Друзья добились своего! Вера Ивановна Фирсанова стала Гонецкой. После свадьбы молодые, чтобы избежать визитов,
уехали в «Средниково», где
муж ее совершенно очаровал тем, что предложил заняться ее делами и работать вместе
с ней.
Вечером поздно Серафима получила записку
мужа, что он по неотложному делу должен
уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже
с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы
с Агнией. Незачем было и заходить.
Даже Мария Барановская, дочь вольного поселенца, родившаяся в Чибисани, — ей теперь 18 лет, — не останется на Сахалине и
уедет на материк
с мужем.
От Келбокиани мы узнали, что умерла женщина свободного состояния Ляликова,
муж которой, поселенец,
уехал в Николаевск; после нее осталось двое детей, и теперь он, Келбокиани, живший у этой Ляликовой на квартире, не знает, что ему делать
с детьми.
Но и эти родившиеся на Сахалине ждут только отъезда родителей или
мужей на материк, чтобы
уехать вместе
с ними.
— Нет, и никогда не возвращу! — произнесла Клеопатра Петровна
с ударением. — А то, что он будет писать к генерал-губернатору — это решительный вздор! Он и тогда, как в Петербург я от него
уехала, писал тоже к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез меня в канцелярию генерал-губернатора; я рассказала там, что приехала в Петербург лечиться и что
муж мой требует меня, потому что домогается отнять у меня вексель. Мне сейчас же выдали какой-то билет и написали что-то такое к предводителю.
Он убедился этим, попросил министра, — и, чрез ходатайство того, тебе разрешено выйти в отставку и жить в деревне; о большем пока я еще и не хлопотала, потому что, как только
муж уедет в Севастополь, я сейчас же еду в имение наше и увижусь
с тобою в твоем Воздвиженском.
Вскоре после его первого визита к ней
муж ее, г. Эйсмонд, приезжал к нему, но не застал его дома, а потом через полгода они
уехали с батареей куда-то в Малороссию.
А теперь мы, говорит,
с ним сюда приехали и стоим здесь на квартире у одного у его товарища, но я живу под большим опасением, чтобы мой
муж не узнал, и мы скоро
уедем, и я опять о дите страдать буду.
Отдавши,
уехала на другие воды, где опять встретила точь-в-точь такого же обер-кельнера, вспомнила, что у нее в саквояже лежит перстенек
с изумрудом (тоже покойный
муж на указательном пальце носил), опять всплакнула и опять… отдала.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается
с того, что Сольфини бежит
с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу.
Муж этой госпожи
уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Кроме того, сегодня был день ее именин — семнадцатое сентября. По милым, отдаленным воспоминаниям детства она всегда любила этот день и всегда ожидала от него чего-то счастливо-чудесного.
Муж,
уезжая утром по спешным делам в город, положил ей на ночной столик футляр
с прекрасными серьгами из грушевидных жемчужин, и этот подарок еще больше веселил ее.
— А того офицера,
с которым ты
уезжала от
мужа? — спросил вдруг Аггей Никитич.
В то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала,
уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду по
муже, а Людмила, сказавшись больной, сидела в своей комнате
с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
— Нет, нет, и того не делайте! — воскликнула Сусанна Николаевна. — Это тоже сведет меня в могилу и вместе
с тем уморит и
мужа… Но вы вот что… если уж вы такой милый и добрый, вы покиньте меня,
уезжайте в Петербург, развлекитесь там!.. Полюбите другую женщину, а таких найдется много, потому что вы достойны быть любимым!
— Monsieur Зверев, — сказала она, — вы дружны
с Марфиными,
с которыми я тоже была прежде знакома и даже родня Егору Егорычу по первому моему
мужу, — скажите, где они теперь, и правда ли, что
уехали за границу?
Была и еще политическая беременность:
с сестрицей Варварой Михайловной дело случилось.
Муж у нее в поход под турка
уехал, а она возьми да и не остерегись! Прискакала как угорелая в Головлево — спасай, сестра!
Он
уехал поздно, но мамаша успела мне сообщить, что я ему понравилась, что папенька в восторге… Уж не сказал ли он обо мне, что и у меня есть правила? А я чуть было не ответила мамаше, что мне очень жалко, но что у меня уже есть
муж. Отчего тебя папенька так не любит?
С мамашей еще можно было бы как-нибудь…
— Папенька, — проговорила Елена (она вся дрожала
с ног до головы, но голос ее был тверд), — вы вольны делать со мною все, что угодно, но напрасно вы обвиняете меня в бесстыдстве и в притворстве. Я не хотела… огорчать вас заранее, но я поневоле на днях сама бы все вам сказала, потому что мы на будущей неделе
уезжаем отсюда
с мужем.
Эту историю, простую и страшную, точно она взята со страниц Библии, надобно начать издали, за пять лет до наших дней и до ее конца: пять лет тому назад в горах, в маленькой деревне Сарачена жила красавица Эмилия Бракко,
муж ее
уехал в Америку, и она находилась в доме свекра. Здоровая, ловкая работница, она обладала прекрасным голосом и веселым характером — любила смеяться, шутить и, немножко кокетничая своей красотой, сильно возбуждала горячие желания деревенских парней и лесников
с гор.
Вот что рассказывают про этого человека: она вдова,
муж ее, рыбак, вскоре после свадьбы
уехал ловить рыбу и не вернулся, оставив ее
с ребенком под сердцем.
Она была слишком веселой и сердечной женщиной для того, чтоб спокойно жить
с мужем;
муж ее долго не понимал этого — кричал, божился, размахивал руками, показывал людям нож и однажды пустил его в дело, проколов кому-то бок, но полиция не любит таких шуток, и Стефано, посидев немного в тюрьме,
уехал в Аргентину; перемена воздуха очень помогает сердитым людям.
Катерина, эта безнравственная, бесстыжая (по меткому выражению Н. Ф. Павлова) женщина, выбежавшая ночью к любовнику, как только
муж уехал из дому, эта преступница представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже
с каким-то сиянием мученичества вокруг чела.
В то время, когда
с Долинским познакомился Кирилл Онучин, у Жервезы случилось горе:
муж ее, впервые после шести лет,
уехал на какую-то очень выгодную работу на два или на три месяца, и Жервеза очень плакала и грустила.
Бабушка, еще вращавшаяся тогда в высших кружках, чувствовала, что ее
мужу изменяет фортуна, что он входит в немилость, и не стала лавировать и поправлять интригами падающее положение, а, расставшись равнодушно со светом,
уехала к себе в Протозаново
с твердою решимостью не выезжать оттуда.
Подчиняясь суровой воле
мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя, княгиня хоть и решилась
уехать за границу и при этом очень желала не расставаться
с Миклаковым, тем не менее, много думая и размышляя последнее время о самой себе и о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить не может, и мечты ее в настоящее время состояли в том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только.
— Она
уехала с Анной Юрьевной, — отвечала княгиня, не смея, кажется, взглянуть
мужу в лицо.
Надежда Антоновна. Ах, Григорий Борисыч, не говорите! Что я терплю! Как я страдаю! Вы знаете мою жизнь в молодости; теперь, при одном воспоминании, у меня делаются припадки. Я бы
уехала с Лидией к
мужу, но он пишет, чтоб мы не ездили. О ваших деньгах ничего не упоминает.
Лидина,
уезжая с своими дочерьми, сказала в гостиной несколько слов жене предводителя, та шепнула своей приятельнице Ильменевой, Ильменева побежала в беседку рассказать обо всем своему
мужу, и чрез несколько минут все гости знали уже, что Рославлев едет в армию и что мы деремся
с французами.
— Нет, Бегушев, нет! — воскликнула Домна Осиповна. — Вам ко мне ездить нельзя!.. Нас
с вами разделяет столько врагов… но постойте, где же они и какие?..
Муж, который мне изменил и бросил меня!.. Состояние мое, которого у меня нет!.. Я сказала это вздор, что нет, — продолжала она, — состояние есть, и большое!.. Его только надо «припрятать». Научите, куда я могу
уехать за границу, чтобы туда увезти мое состояние, — можно это?
Она очень рада была, что доктор
уезжает, рассчитывая, что совещание ее
с Гроховым и
мужем недолго продолжится, что те тоже
уедут скоро, и она останется
с Бегушевым вдвоем.
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после того я стала слышать, что он всюду
с этой госпожой ездит в коляске, что она является то в одном дорогом платье, то в другом… один молодой человек семь шляпок мне у ней насчитал, так что в этом даже отношении я не могла соперничать
с ней, потому что
муж мне все говорил, что у него денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему, что так нельзя, что пусть оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для чего это?» Однако я такой ему сделала ад из жизни, что он не выдержал и сам
уехал от меня.
Потом
муж уехал, и свиданья продолжались по-старому, сначала через Данилу, а потом уже прямо он назначал время, и она приходила
с бабой Прохоровой, так как одной нельзя ходить бабе.
Через четверть часа вошел к нему Савелий, который спас Анну Павловну от свидания
с мужем тем, что выскочил
с нею в окно в сад, провел по захолустной аллее в ржаное поле, где оба они, наклонившись, чтобы не было видно голов, дошли до лугов; Савелий посадил Анну Павловну в стог сена, обложил ее так, что ей только что можно было дышать, а сам опять подполз ржаным полем к усадьбе и стал наблюдать, что там делается. Видя, что Мановский
уехал совсем, он сбегал за Анной Павловной и привел ее в усадьбу.
— Вы не должны жить
с мужем, — начал Эльчанинов решительным тоном. —
Уезжайте от него на этих же днях, сегодня, завтра, если хотите… У меня есть небольшое состояние, и
с этой минуты оно принадлежит вам.
Бахтиаров не танцевал; Юлия Владимировна, чтобы окончательно взбесить губернского льва, казалась веселою, счастливою и несколько раз обращалась
с нежными выражениями к Павлу; но Бахтиаров
уехал, и она сделалась грустна, задумчива и решительно не стала замечать
мужа.
На третий день Юлия сама уже решилась сказать
мужу, что завтрашний день приедет к ним отплатить визит Санич,
с которою она познакомилась в прошлое воскресенье. Павел на это ничего не отвечал, но только на другой день, еще часу в десятом утра,
уехал в город.
— Матушка, что это у ваших-то наделалось? — начала прямо Феоктиста Саввишна. — Я сейчас от них, Юлия Владимировна в слезах, Павел Васильич огорчен, — и не видала его. Говорят, он совсем хочет
уехать в деревню, а супругу оставить здесь. Сами посудите — ведь это развод, на что это похоже? Мало ли что бывает между
мужем и женою, вы сами по себе знаете. А ведь вышло-то все из пустяков. Вчерась поехала кататься
с этим вертопрахом Бахтиаровым.
В самой отдаленной и даже темной комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье
с супругом, который, по ее словам, был ни более ни менее, как пьяный разбойник, который, конечно, на днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку, скрывала все это от него и от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова бежать хоть на край света и даже ехать к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только
уехать к отцу.
Еще
с полчаса продолжалась эта сцена. Наконец, больная успокоилась и заснула. Тетка
уехала вместе
с Лизаветой Васильевной, за которой
муж прислал лошадей, а Павел ушел в свою комнату.
Надежда Алексеевна получила это письмо уже в Италии, куда она
уехала с своим
мужем, графом де Стельчинским, как его величали во всех гостиницах.
Белесова. Хорошо вам говорить, вы
уедете с спокойной совестью, вы исполнили свою обязанность, а я останусь лицом к лицу
с ним,
с этим
мужем. Ведь это ужас, ужас!
В конце года, когда разлука была уже неминуема, Вельчанинов был в таком отчаянии при приближении рокового срока, — в отчаянии, несмотря на то что разлука предполагалась на самое короткое время, — что предложил Наталье Васильевне похитить ее, увезти от
мужа, бросить все и
уехать с ним за границу навсегда.
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил
уехать на лето в деревню к одному из товарищей и работать там, чтобы
с честью приготовиться к лекциям, а теперь нужно ехать за тысячу
с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать женщину, потерявшую
мужа,
с которым, судя по её же письмам, ей жилось не сладко.
Краснова. Чему ж мне радоваться-то? Вам, что ли? Может быть, я и радовалась бы, кабы была свободна. Вы те поймите: из-за вас я
с мужем поссорилась; вы-то
уедете не нынче-завтра, а мне
с ним оставаться. Вы только хуже сделали, что приехали: до вас-то он мне не так дурен казался. Да и он вдруг совсем переменился. Пока вас не видал, так всякую мою прихоть исполнял, как собака руки лизал; а теперь начал косо поглядывать да и покрикивать. Каково же мне будет всю жизнь
с постылым горе мыкать! (Плачет.)